Леднёва закончила один романс, и запела следующий, того же автора, про тройку с бубенцами и длинную дорогу, зал неистовствовал, люди хлопали, подпевали, некоторые даже на стулья залезли, чтобы видеть сцену.

— Да со старинною, да семиструнною, что по ночам так мучила меня, — лихо выдавала Дарья Павловна под рыдание скрипок и перебор клавиш.

— Здесь? — Травин похлопал официантку по плечу, но та тоже поддалась магии вокала. — Вот что музыка с людьми делает.

В принципе, он увидел всё, что смог, оставаться дальше в ресторане резона не было, но Сергей мужественно просидел ещё полчаса. Леднёва с последними аккордами скрылась за кулисами. Как и предсказывала спасённая от разврата женщина, гости возжелали напитков, и градус веселья значительно повысился. Музыка сменилась на визгливую и громкую, на смену Дарье Павловне пришёл новый вокалист, который выдал «Кирпичики» и «Гоп со смыком», причём последний три раза на «бис». Черницкая погрустнела и начала собираться, не помог даже практически полностью выпитый графин водки.

— У тебя, Сергей, сегодня очень важное дело, — нетвёрдым голосом сказала она, забираясь на сиденье мотоцикла и обхватывая Травина руками, — ты должен доставить даму домой и утешить. Потому что такое издевательство над музыкой я перенести в одиночестве не могу.

Сергей завёл двигатель, оттолкнулся ногой от земли. Черницкая чуть не упала, когда выходила из ресторана, и дышала ему в затылок жутким перегаром, но он был почти уверен, что докторша — трезвая.

— Он здесь, — Фима влетел в комнату, где сидел Фома, возбуждённо замахал руками. — Представляешь, припёрся с какой-то шмарой, а потом шастал по коридорам.

— Кто он? — Фома что-то записывал в тетрадь

— Да малец про него рассказывал, фраер, который с Глашкой вместе работал, я его ещё на демонстрации срисовал и тебе говорил.

— Травин?

— Как есть. Он, падла, баб как перчатки меняет. Что ему здесь нужно?

— Мне откуда знать? — Фома провёл черту, написал итоговую сумму, перелистнул страницу, — ты же сам сказал, шмару приволок, отдохнуть, значит. Чего ты так взбеленился? Здесь и прокурор местный бывает, и Радзянский из адмотдела, и комиссары водку пьют, что думаешь, они по твою душу все приходят? Свободный вечер у человека, имеет все права. А чего он к тебе попёрся? Ты где был?

Фима замялся.

— Опять подавальщиц портишь? Кого на этот раз?

— Маньку.

— Ты смотри, если что прознает и давить бабу придётся, у неё дитя малое, останется сиротой.

— Да я могила.

— Ладноть. Через два часа прокатимся по адресам, а потом поедем в мельницу на Новгородской, ломбард прикрыли, значит, камушки туда понесут, и игра по-крупному пойдёт. Там лярвы на любой вкус и без прицепов, бери любую. Но смотри, если выпьешь, без доли останешься.

Фима уселся напротив Фомы, сложил руки на столе.

— А если себе забрать?

— Что?

— Всё. Чего мы возим-то, али сделает нам чего?

— Дурак, — Фома усмехнулся. — Ты передай, что проверять меня не надо, я свою выгоду знаю. А если сам додумался, головой об стену постучи, может, полегчает, уяснил? Пашке скажи, пусть к легавому не лезет, времени чуть осталось, лишнего шума нам не надо. Митрич не появлялся?

— Сидит, верно, в кичмане, ничего не слышно.

— Вот и хорошо, не хватало, чтобы он сейчас под ногами путался. Ещё немного, Трофим, рассчитаемся мы с пришлыми, и этот город себе приберём, тут развернуться можно так, как не жили мы пока. Не нэпманов по мелочи щипать, лавки обносить, по-крупному разойдёмся, людей новых своих на место старых поставим, а что делать, знаем теперь. Вот эта наука настоящих денег стоит, а не кусок урвать, понял, олух?

Глава 14

Глава 14.

Сергей пришёл домой под утро, Черницкая, считай, его выставила.

Началось с того, что проснулась она в четыре утра, и решила выпить кофе. Дверь, естественно, не закрыла, звук упавшего чайника Травина разбудил, а потом уже и спать расхотелось. Лена отлично управлялась сама, и примус гудел ровным пламенем, и вода была на месте, и хлеб она резала ровными, практически одинаковыми ломтиками. Обычно Сергей чувствовал, что его присутствие привносит в извечный женский бардак немного мужского порядка, но этим очень ранним утром он понял, что женщина прекрасно может обойтись без него. Но не обошлась, и это чуточку льстило.

— Садись, позавтракаем, а потом мне на работу, — сказала докторша.

— В такую рань?

— Больные, Серёжа, ждать не будут, пока я тут чаи с тобой гоняю, — она кивнула на стол, где рядом со вчерашним хлебом и мисочкой со сладкими сухарями стояли маслёнка и тарелка с домашним сыром, на металлическом подносе лежал варёный окорок, на вид и запах — вполне свежий. — Не тушуйся, еды много, я уж поняла, что тебе особые порции нужны. Да я не в упрёк, не обижайся, хороший аппетит — отличное здоровье.

— Какой есть, — Травин и не думал стесняться, пододвинул к себе сахарницу, — кстати, у вас в больнице милиционер лежит, Юткевич. Хотел узнать, как он.

— С чего это ты о милиции беспокоишься? — Черницкая обмакнула сухарь в кофе. — Твой знакомый?

— Да не то, чтобы знакомый, — Сергей замялся. — Я недавно одного шнифера задержал, ну взломщика сейфов. И в историю вляпался.

Лена слушала рассеяно, да и Травин особо в подробности не вдавался. Сказал только, что этот Сомов, которого он отдал милиции, в камере Юткевича порезал, а другого милиционера убил, а потом вообще сбежал.

— Так что ты осторожнее, — подытожил он, — а то решит доделать, залезет в палату, медсестёр перепугает.

— Значит, сам этот милиционер виноват, раз товарища не спас, — докторша налила вторую чашку, поболтала кофейник, тот был почти пуст, — царапина у него пустячная, лежит как на курорте, особого внимания к себе требует. Если твой Сомкин к нему залезет, сестрички ещё и помогут, потому что надоел этот Юткевич хуже горькой редьки. Только соберусь его выписать, нет, опять найдёт в себе болячку, и стонет, как будто на мине подорвался. А ты, значит, герой, иди сюда, дай-ка поцелую.

Одним поцелуем дело не обошлось, так что Черницкая почти опоздала, а Сергей так и не позавтракал толком.

— Всё хотела спросить, — она слезла с сиденья мотоцикла, но уходить не спешила. — Что там с этой женщиной, которая письмо носила, нашли её?

— В морге во второй советской лежит тело, — не стал скрывать Травин. — Милиция считает, что это она, обнаружили, кстати, неподалёку от тебя, в конце улицы. А что за письмо, до сих пор понять не могу, один адресат, радиолюбитель, видел первую букву фамилии. Но в суде только два следователя остались, а дело, мне Матюшин сказал, в ГПУ передали, поэтому кто это сотворил, и кому она несла письмо, так никто и не знает.

Черницкая как-то странно на него посмотрела, мол, что за пинкертоновские наклонности у обычного почтальона, чмокнула в щёку и убежала.

О находке комсомольцев Травин на работе не рассказывал, но и без него слухи расползались по городу, правда, имя Екимовой пока никто не называл. Отец кассирши Масалкиной, который работал врачом во второй больнице, сказал ей по секрету, что следователь привозил подозреваемых осматривать труп, но те сбежали, расстреляв целый взвод милиции. Масалкина сложила один и один, и к обеду пятницы происшедшее настолько обросло слухами, что им мало кто верил, но в одном все сходились — найденная женщина и есть Екимова.

— Жалко Глашку, хорошая была женщина, хоть и шебутная, — Абзякина вытирала глаза платочком. — Как же так, Сергей Олегович, в нашем городе, средь бела дня, и такое. На улицу выходить страшно.

— Что сказать, — Травин покачал головой, — конечно, жаль Екимову, но милиция ещё не уверена, она ли это.

— Вы-то сами в это верите, что не она? — спросила одна из сортировщиц.

— А Зойки-то нет сегодня, может и её ухайдохали? — тут же сказала другая.

— Липкина сегодня выходная, пора бы уже запомнить, — хоть в этом успокоил их Травин.